Когда началась война, мне было 4 года. Я находился в деревне у бабушки в Рязанской области. До нашей деревни немцы не дошли, хотя далекие артиллерийские раскаты мы слышали.

В декабре 1941 г. мы с мамой возвращались в Москву. Зима. Температура –42°С. Часть пути совершался на попутных грузовиках («полуторках»), так что много времени мы провели на улице на этом морозе. «Вовочка. Шевели пальчиками, шевели пальчиками!» — говорила мама. А как ими шевелить, если они не шевелятся? Но, слава богу, я был так закутан в одежки, что все обошлось.

На обочинах дорог было много женщин, которые тоже куда-то перебирались. Некоторые водители машин, естественно желая помочь женщинам, останавливались и разрешали им залезть в кузов (если там было свободное пространство). И мы с мамой тоже ехали на какой-то машине. Но на дороге встречались военные патрули, которые высаживали женщин из машин. Помню, какой-то патруль нас с мамой оставил в машине, и мы доехали до Владимира. Затем на поезде доехали до Москвы.

Некоторое время мы жили на Красной Пресне в подвале 4-этажного кирпичного дома. Подвал был «многоквартирный» с общей кухней. Наша семья (папа, мама, я и две мои сестры) ютилась в помещении, основную часть которого занимала какая-то конструкция из труб отопления. Мое спальное место — на кровати в ногах у родителей. Помню налеты немецких бомбардировщиков: все небо — в ярких лучах прожекторов, грохот зениток, взрывы бомб, грохот каких-то осколков по железным крышам домов… В 1942 г. мы переехали на Нижегородскую улицу, где отцу дали две комнаты (15+12) в коммунальной квартире двухэтажного деревянного дома.

Моего отца в армию не взяли по инвалидности, которую он получил во время прохождения службы в армии в 1922 г. Он работал на заводе «Подъемник», где в годы войны ремонтировали танки. Мы, мальчишки, часто ходили на Смирновскую улицу, где расположен этот завод, и однажды на подъездных железнодорожных путях увидели состав из десятка платформ, на которых стояли разбитые советские танки, по-видимому, на территории завода уже не хватало места. Боже ты мой! Да как же немцы смогли разбить наши танки до такого ужасного вида?! Мы сильно переживали эту картину.

Рядом с заводом была свалка, на которую много чего выбрасывали с территории завода — и мы туда ходили. Однажды мама не пустила меня на такую прогулку. Сижу я дома и вдруг слышу какой-то хлопок. И вскоре — женские крики. Оказывается, ребята нашли на свалке немецкий автомат. Естественно, кому-то захотелось нажать на спусковой крючок, но он не поддавался — заржавел, по-видимому. А придя домой, этот мальчик (7 лет!) упер автомат прикладом в пол, и, взявшись руками за ствол, нажал ногой на крючок. На этот раз он сработал. Хлопок — это был выстрел. Мальчик, мой товарищ, был убит.

В 1944 г. я поступил в первый класс. Учился я хорошо, и по окончании учебного года я получил от руководства школы премию — талон на право покупки резиновых калош. Жизнь была трудная, голодная. Летом 1945 г. я оказался в пионерском лагере от завода «Подъемник» в Подмосковье. Во второй половине лагерной смены (продолжительность — 40 дней) устраивался «Родительский день» к нам приезжали родители. Чем же гордилась администрация лагеря? Вывешивались списки всех участников лагеря с указанием — на сколько поправился ребенок за прошедшие три или четыре недели пребывания в лагере. Обычные цифры: 1–2 кг. Но один мальчик поправился на семь кг! И это поразило всех нас, и я запомнил это на всю жизнь. Этот мальчик был из семьи, в которой было 7 детей.

На одном из торжественных построений дети нашего, самого младшего, отряда, имели на груди приколотый лист бумаги, на котором была крупно нарисована буква. В целом получилась фраза: «Спасибо великому Сталину за наше счастливое детство!». Мне из этой фразы достался восклицательный знак.

И в эти голодные годы был такой эпизод. В 1946 г. по Нижегородской улице прокладывали газопровод Саратов–Москва. В этих работах участвовали немецкие военнопленные под охраной красноармейцев с винтовками. Мы, мальчишки, конечно, глазели на них. Да и не только мальчишки. Однажды, вдруг, из нашей толпы взлетела буханка черного хлеба и полетела в сторону немцев. Вот таков русский народ. На поле боя я тебя — своего врага — убью, а если ты голодаешь, то я поделюсь с тобой последней буханкой.

В 1944 г. в Москве стали производиться артиллерийские салюты в честь успехов наших войск. Тогда Москва была небольшая, не такая, как сейчас, и от наших домов, находившихся в 3 км от Кремля, салюты были видны хорошо, благо, в нашем районе домов выше двух этажей не было. Но мы, мальчишки, не довольствовались наблюдением салюта с земли, а поднимались на крышу нашего двухэтажного дома и с восхищением смотрели панораму салюта в центре Москвы. Помнится, был день, когда салютов было пять!

Утром 9 мая 1945 г. мы были разбужены раздававшимися на улице криками «Победа! Победа! Победа!»

Танки на Параде Победы. 24 июня 1945 г.

В июне 1945 г. мы — мальчишки — играли в футбол на поле рядом с Нижегородской улицей. И вдруг по улице, от центра города, едут танки! Вскоре мы узнали, что они возвращались с Парада Победы на Красной площади. В течение многих последующих лет после каждого парада на Красной площади танки проезжали по нашей Нижегородской улице. Видели мы и самолеты, пролетавшие мимо нас после пролета над Красной площадью. Помню, как выглядели первые реактивные самолеты.

Перед отправлением на фронт мой двоюродный брат Павел Лубков заехал к нам на Нижегородскую улицу. Но воевать ему пришлось недолго. Уже в 1941 году он оказался в плену, и немцы сожгли его с товарищами в деревенской избе. После войны его мать, моя тетя, нашла эту деревню, и ее жители рассказали ей, как это было.

Мой двоюродный брат Николай Лубков, родной брат Павла, служил в СМЕРШе. После войны, когда я уже стал взрослым, на одной из родственных праздничных встреч, я попросил его рассказать что-нибудь о своей службе в годы войны, он ответил: «Нет, Володя, это было так страшно, что рассказывать я не могу».

У многих моих сверстников отцы погибли на фронте. Так что для них и для меня День Победы — это действительно «Праздник со слезами на глазах».

Козлов В. И.