Моя родина — физфак

Воспоминания физфаковца А. М. Переломова

Что сказать мне о жизни?

Что оказалась длинной...

Иосиф Бродский

Я родился 10 января 1935 года в селе Нюксеница Вологодской области. Наверно это был солнечный день с легким крещенским морозцем и хрустящим снежком. Тогда все зимы были такими. Нюксеница — большое старинное село на крутом берегу реки Сухона, издревле известное кружевом своих деревянных наличников.

Мои родители встретились в Вологде, куда мама Мария Ивановна Беспятых приехала из Кировской области на Высшие партийные курсы. Отец Михаил Максимович Переломов получил работу редактора районной газеты в селе Нюксеница. Там родился мой старший брат с экзотическим именем Дир, который умер в младенчестве. Затем родился я и через три года после меня сестра Таня. Через десять лет, уже после войны, появился на свет брат Женя. Мне было 6 лет, когда отец получил новое назначение в другой районный центр Костромской области — в село Вохму. Добирались из Нюксеницы в Вохму по лесным дорогам зимой. Ехали на санях, с ночёвками. В Вохме купили в соседней деревне сруб, перевезли, собрали дом и стали жить. Как и все в русской провинции тех лет, жили натуральным хозяйством — огород, дары леса, куры, корова. Коров выгоняли сообща. Мальчики пасли их по очереди. Печь топили дровами. На топку лесник выделял каждой семье в лесу деревья. Эти деревья приходилось пилить, перевозить домой и там рубить на дрова. Так же отапливалась и школа. Ученики из далёких деревень жили в интернате. Моя мама заведовала маленькой сельской гостиницей.

Я с большим теплом вспоминаю нашу школу. Прошло почти 70 лет и я с уверенностью могу сказать, что у нас были очень хорошие учителя, которые дали нам прекрасное образование. Немалую роль сыграла и хорошая районная библиотека. Мои родители тоже любили читать и собрали неплохую домашнюю библиотеку. Когда выпадала моя очередь пасти коров, я вместе с краюшкой хлеба и бидончиком с молоком прихватывал «Живую Mатематику», ‘Занимательную Физику» или «Занимательную Астрономию «Перельмана. В школе были разные кружки. После неудачного опыта со штангой (я уронил её и сломал себе палец), я никогда больше спортом не занимался, но увлёкся шахматами. Это увлечение сохранилось надолго и увенчалось получением первого разряда. Шахматами также увлекался мой одноклассник Володя Костров, ставший впоследствии известным поэтом.

Наша домашняя жизнь не была лёгкой. В первые же дни войны отец был призван на фронт в сапёрную роту. Участвовал в разминировании многих сел и городов. Дошёл до Петрозаводска. Покидая город, немцы буквально нашпиговали его минами. На одной из них подорвался товарищ отца. Стараясь ему помочь, отец сделал неосторожное движение и подорвался то же. Полтора года госпиталей и полная демобилизация. Отец вернулся в Вохму.

Время шло, и наша семья решила перебраться в какой-нибудь большой город, где дети могли бы получить высшее образование и найти потом работу. В это время мама нашла адрес своего брата Георгия Ивановича, потерявшегося во время войны, и связалась с ним. Он жил в Новосибирске и очень звал нас к себе. Решили переезжать. Я был уже в девятом классе, поэтому решили послать меня раньше, чтобы я спокойно кончил десятый класс. До ближайшей от Вохмы железнодорожной станции было 120 км. Там я впервые увидел поезд...

Мой новосибирский этап жизни был очень коротким, но продуктивным. Я жил у дяди и ходил в десятый класс школы. У нас был хороший учитель математики, кончивший в свое время мехмат МГУ. Он укрепил мою любовь к математике и физике и способствовал тому, что после окончания школы я подал заявление на физфак МГУ. Он дал мне прочесть замечательную книгу Куранта и Робинса «Что такое математика? «Не последнюю роль сыграло и то, что в этом же 1953 году сдавалось новое здание МГУ на Ленинских Горах и его соблазнительные фотографии пестрели на страницах всех газет и журналов.

У меня была Серебряная медаль (из-за 4 по сочинению), предстояло собеседование. Мне дали решить несколько задач по физике. Я легко их решил и был принят на физфак. Так в 1953 году начался другой период моей жизни — московский.

До начала занятий я жил в студенческом общежитии в Сокольниках на улице Стромынка. Общежитие так и называлось — «Стромынка». Что такое Стромынка? Это уникальное явление! Раньше говорили — кончил университет и Стромынку. И это было действительно так. Старинный дом петровских времён, предназначенный для приюта отслуживших своё матросов, советской властью был превращён в студенческое общежитие. Большие комнаты вмещали по 10 — 15 кроватей, столько же тумбочек и один стол посередине. Жили вместе студенты самых разных факультетов — физики, биологи, филологи и пр. Это был замечательный опыт человеческого общения и взаимного обогащения. Здание, выстроенное в виде замкнутого каре (по коридорам можно было гонять на велосипеде), напоминало пчелиный улей. Жизнь на Стромынке замечательно описана в поэме теорфизика Копылова «Евгений Стромынкин». Там я познакомился с другим абитуриентом из Новосибирска — с Аликом Лукьяновым (теперь Альберт Евдокимович Лукьянов, профессор МГУ). Он оказался необыкновенно активным и быстро организовал наш переезд в новое общежитие на Ленинских Горах. О, это была совсем другая жизнь! У каждого студента была маленькая отдельная комната в сдвоенном блоке с душем и туалетом. Вначале в каждом блоке был даже отдельный телефон, но из-за злоупотребления ими телефоны были сняты. Многие из нас, кончив университет, потом долго ещё жили в гораздо худших условиях в ожидании казённой комнаты или квартиры с барского плеча. Но это было потом, а пока мы наслаждались жизнью.

Это были счастливые годы знаменитой хрущёвской оттепели. Факультет бурлил. Инициативная группа во главе с нашими однокурсниками Толей Барановым и Лерой Кандидовым подготовила и отправила в ЦК критическое письмо с требованием сменить декана и убрать ряд, не помню каких, спецкурсов. И, о чудо!, кое-что получилось. Формировался первый отряд для отправки на целину. Исключили студента, который читал и давал читать другим запрещённый роман Пастернака «Доктор Живаго». Саша Кесенних ставил первую в истории физфака оперу «Дубинушка» и т.д. Но все это шло как-то мимо меня. Я с увлечением слушал лекции, начал ходить на семинар профессора Д.Д. Иваненко, читал книги по физике и математике, по-прежнему увлекался шахматами. Образовалась группа единомышленников (Слава Перов, Петя Ефимов и др.). Мы купили в складчину шахматные часы и иногда до утра просиживали за шахматной доской.

На первый семинар по математике нашей первокурсной группы явился молодой человек. Вернее, не явился, а просто вышел из нашей толпы и представился: Коля Константинов. Это был подарок судьбы, потому что лучшего «тутора» трудно себе представить. Сам хороший математик, он был ещё и прирождённым педагогом. На его счету была организация многих математических олимпиад и, несмотря на моложавый вид, весьма солидный педагогический стаж.

Бывшая первокурсная группа №116

Именно Коля повёл меня на мехмат и посоветовал, какие лекции неплохо бы послушать. Правда, эти курсы у меня интереса не вызвали, т.к. показались слишком абстрактными. Но всё-таки в будущем привели меня к увлечению математической физикой.

В те годы возникали и крепли различные математические и физические школы. Как правило, они формировались вокруг знаменитых учёных с большим научным потенциалом, которые в те годы начали выходить из вынужденного научного подполья, связанного с созданием атомной бомбы. Некоторые из них читали у нас лекции, вели семинары. Железный занавес, надёжно изолировавший в те годы нашу науку от западной, сыграл в некотором смысле и положительную роль. Идеи наших учёных оставались оригинальными и не зависимыми от недоступной нам западной научной информации.

Но наука наукой, а надо было есть, покупать ботинки, билеты в театр. В Актовом зале часто давали концерты лучшие дирижёры и исполнители страны. Цены были вполне доступными, но репертуар немного ограниченным. Например, мы каждый год слушали шестую симфонию Чайковского и «Поэму экстаза» Скрябина. Я и сейчас их люблю. Доставать билеты в Большой было сложнее, приходилось дежурить ночами около кассы. Нашей стипендии хватало только на месячный абонемент в столовой с подспорьем из хлеба, бесплатной кислой капусты и зелёных соленых помидоров на столе. Не забывали мы так же очень дешёвое и калорийное сливочное мороженое. Этот набор врачи называли «студенческим гастритом».

Приходилось подрабатывать. Самым распространённым и доступным студенческим заработком была разгрузка вагонов с горячим цементом на товарной станции рядом с университетом. Приходил вестовой, сообщал о времени прибытия вагонов, как правило, почему-то ночью. Мы обвязывали голову марлей, чтобы защитить рот и нос от едкой цементной пыли, и шли.

Летом после первого курса я остался в Москве. На Красной площади готовилась грандиозная демонстрация в честь праздника 7 ноября. Мы, студенты, должны были делать гимнастические упражнения и поднимать девочек. За это нас всё лето бесплатно кормили и подарили одежду, в которой мы выступали.

Следующим летом меня и моего приятеля Петю Ефимова нанял какой-то аспирант лесотехнического института Он собирал материал для диссертации и ему нужны были помощники. В лесу Вологодской области мы валили деревья и взвешивали отдельно листья, ветки и ствол. Зачем — не знаю.

Через год я попал в группу, которая сплавляла плоты по рекам Каме и Волге от Молотова до Астрахани. Жили в шалашах прямо на плотах. Сплав длился больше месяца и я, чтобы скоротать время, читал книгу Ахиезера и Берестецкого «Квантовая электродинамика», которую взял с собой. Как и в предыдущее лето, заметного приработка мы не получили, зато приобрели много незабываемых впечатлений.

На следующее лето я поехал в Новосибирск. Приближалась дипломная работа, надо было определиться. К этому времени я уже числился на кафедре ядерной физики и готовился к дипломной работе под руководством профессора Ю. М. Широкова. В эти годы в Москве, Подмосковье и других местах как грибы стали возникать научные центры. Как правило, они маскировались под названием «п/я Номер ...» или под названием более развернутым, но не имеющим никакого отношения к предназначению. Так, например, Курчатовский институт назывался ЛИПАН (Лаборатория измерительных приборов АН). В официальной переписке в ходу были абстрактные названия: «объект», «изделие». Подобный центр возник и в Новосибирске. Он базировался на создании ускорителя на встречных пучках. Руководил им академик Г.И. Будкер. Всё складывалось вроде бы удачно для меня. Я прошёл собеседование и уже начал готовиться к распределению в Новосибирск, но вмешался случай, который определил всю мою дальнейшую жизнь. Честно говоря, я не верю в случайности. Я считаю, что случайность — это ни что иное, как замаскировавшаяся под случай судьба. Вот как это произошло.

На выпускной экзамен по квантовой механике к нам неожиданно пришёл какой-то неизвестный нам человек маленького роста, в очках. Просмотрев зачётки, он отобрал несколько человек и стал задавать вопросы. Одним из этих студентов был я. Позже я узнал, что это был знаменитый физик академик Яков Борисович Зельдович (ЯБ).

Одним из вопросов ко мне был: «Знаете ли Вы, что такое лэмбовский сдвиг?» Я знал и ответил. После собеседования он пригласил меня к себе в аспирантуру в Институт Теоретической и Экспериментальной Физики (ИТЭФ), дал мне свой телефон и попросил позвонить через неделю.

«А когда Вам можно позвонить?» «Начиная с 7 утра», — ответил он. Через неделю он сообщил мне, что всё в порядке и объяснил, что я должен делать дальше.

Академик Яков Борисович Зельдович (ЯБ)

Так 10 февраля 1959 г. я попал в ИТЭФ, в то время скрывавшийся под названием ТТЛ (Теплотехническая Лаборатория). Там в 1963 г. под руководством Я.Б. Зельдовича я защитил кандидатскую диссертацию на тему «Некоторые вопросы теории элементарных частиц», где были выполнены расчёты влияния слабого взаимодействия на электромагнитные свойства частиц, и, в частности, вращения плоскости поляризации света веществом, не содержащим оптически активных молекул.

В МГУ существовала ритуальная традиция. Всем отличникам диплом вручался торжественно в актовом зале, в присутствии декана и других профессоров. Наш выпуск 1959 года был первым выпуском тех, кому посчастливилось учиться в новом здании на Ленинских (теперь Воробьёвых) Горах и кому-то пришла мысль пригласить на это торжество Хрущёва. Приглашение передали через его дочь, которая тоже училась в университете. И он неожиданно согласился. Приезд Хрущёва вызвал переполох среди охраны и на соответствующей политической кафедре. Хрущёв прогнал со сцены перепуганный персонал и сказал, что хочет говорить свободно. И говорил! Долго, назидательно, эмоционально. Я запомнил только одну, наверное главную, мысль: «Не воображайте о себе много! Все вы только винтики в государственной машине!» Действительно, многие из нас стали «винтиками» в многочисленных п/я и НИИ. В этом есть своя логика. Но многие мои друзья и просто однокурсники стали выдающимися учеными с мировым именем, много сделавшими для отечественной науки. И я горжусь, что тоже принадлежу к этому поколению «хрущёвской оттепели»!

Работая над диссертацией, я жил сначала у приятеля, а потом в Общежитии аспирантов АН на улице Вавилова. Женился. Моей женой стала моя однокурсница Наталья Владиславовна Сухоносова. Позже родились дети — сын Александр (1961 г.) и дочь Анна (1965 г.). Появилась и квартира на углу Ленинского и Университетского проспекта.

L.D. Faddeev, A.M. Perelomov, F. Hirzebruch

Главный редактор : Прервем на этом воспоминания автора. Образование, полученное на физическом факультете, квартира, полученная бесплатно в нашей стране и трансформированная в недвижимость в Испании, позволили автору следующим образом заключить свои воспоминания:

Для меня сейчас наступила фаза жизни, которую японцы называют «ВРЕМЕНЕМ БЛАГОДАРНЫХ ВОСПОМИНАНИЙ». Сентябрь 2016

А. М. Переломов, студент физического факультета в 1953–1959 гг.

Назад