О Медведе

Был я студентом физического факультета МГУ, I курс. Был на каникулах на родине в Вологодской области. Леса там уникальные. Там растёт всё, — особенно мне нравились сосновые боры, ели, березы, поля, редкие деревни старого уклада жизни, традиции ещё сохранённые.

Меня взяли на охоту на медведя. Немного страшно, но согласился, — и не пожалел. Ведь недаром же на протяжении всей истории существования человечества мужчины занимались охотой — кто из необходимости, кто для того, чтобы испытать неизгладимые и незабываемые эмоции. Охотник, добытчик — это, видимо, сидит в мужчине испокон веков.

Дали двустволку, привели, посадили на лабаз — сказали, что не волнуйся, здесь рядом наша машина, сюда не придет. Но только сидеть надо тихо, не шевелиться — посмотришь, как мы делать дело будем и ушли по своим лабазам. Лабаз — это место, место, где сидеть и ждать. Как правило, это делается так: между двумя деревьями кладутся слёги (перекладины) и делается это в укромном месте, укрытом ветвями от деревьев и маскируется ветками. Лабазы были размещены по периметру овсяного поля.

Овес жёлтый, поспевший — медведи любят полакомиться, как правило, на рассвете и на закате. Был удивительный августовский оранжево-розовый и потом бордово-красный закат.

Я сидел тихо — и поле и лес, лабаз между ногами, правда высота была невелика — 2 метра от земли, потому ноги свешивались до приблизительно одного метра от земли и это меня пугало. Сидел настолько тихо, что прилетела птичка, села в сантиметрах 50-ти на ветку и, не обращая на меня внимания, пела свои закатные песни. Сидел-сидел, стало темнеть, стало холодать, ружьё стало холодным. Я устал, начал думать о том, что пора бы им заканчивать, уже темно, поле стало плохо различимо, чего это он придет, пора ехать в деревню, пить чай, закусывать.

Сел по другому — повернулся к полю, ружьё повесил на ветку и стал ждать, когда это они — охотники, начнут слезать с лабазов и заканчивать это дело.

И вдруг услышал за спиной шорох. Ломались ветки на земле ласково и мягко, но в то же время тяжело. Ни лось, ни человек, ни заблудшая корова не могли так ходить. Мне стало страшно.

А эти шаги приближаются медленно, останавливаясь и осторожно ко мне всё ближе и ближе. И когда это приблизилось ко мне и оказалось под ногами (а я писал, что это приблизительно метр от земли) и стало нюхать мои сапоги. Я не испугался, голова и руки были спокойны, но начали сильно дрожать ноги. Я медленно передвинул руки к коленкам и охватил их руками и сжал так сильно, пытаясь удержать от дрожи, что потом появились синяки от пальцев рук. Обнюхивал он в глубокой тишине вечера, громко с присвистом — я не выдержал и неожиданно начал действовать — быстро подтянул ноги вверх и стал быстро хватать ружьё с ветки, на которую повесил его, дожидаясь конца охоты. И удивительно, когда собирали меня на охоту, думали во что одеть, нашли на чердаке отцовского дома чекистскую кожаную куртку — она пролежала там полвека и, когда одевал, еле разогнули её.

И потому при моём резком движении она в тишине вечера издала такой громко и резко шуршащий звук, что то, что было внизу быстро, почти молниеносно развернулось (никакой осторожности), и я услышал громкие скачки' убегающего тяжелого животного. Стал резко разворачивать ружьё, увидел убегающего широкими скачками медведя, — но ружьё стволом запуталось в ветвях, а он скрылся в кустах и лесу.

Тут у меня задрожало всё — невероятное состояние. Единственное, что мне хотелось, чтобы это не повторилось больше.

Я поставил прикладом ружьё на бедро и выстрелил два раза в воздух, почти дуплетом, — чтобы он больше не приходил. А дальше — тишина, дрожь не проходила.

Проходит какое-то время, и с ружьями наперевес идут через поле охотнички, которые объясняли мне, что он ко мне не придет, рядом машина.

Поймите моё состояние.

Но когда подошли, я слез с лабаза и стал моему родственнику — начальнику ОВД района объяснять, что же произошло, — он долго не мог понять (я толком не владел своим языком). И когда он, наконец, что-то для себя понял, сказал — вот взяли…, — я уже, не владея собой (как это человек, к которому я относился очень хорошо, вдруг говорит такое, — ведь медведь мог запросто за сапоги стащить меня с дерева и …), схватил его за грудки и стал трясти. Что бы случилось, если бы другие не растащили нас. Вот так — то. Одним словом, экстрим (не люблю английских слов).

На другой день все уехали, на работу им надо. Остались: я (на каникулах) и капитан милиции (в отпуске был). Пошли на рассвете вдвоём. Он вышел на поле метрах в 15-ти от капитана, мерах в 70-ти от меня. Я ждал — к нему ближе. Он выстрелил. Медведь присел и вдруг бросился к нему (лабаз у капитана был слабым — березка тонкая), мне удержать на мушке было не возможно, настолько быстро он оказался под деревом, и вдруг он неожиданно быстро развернулся на 90 градусов и побежал через поле в лес. Капитан начал стрелять вслед подряд (у него был «Маузер»-автоматический).

Я сумел выстрелить два раза, но у меня 70 метров и бежал он по горизонтали — перпендикулярно по отношению ко мне. Убежал.

40 минут ждали, переговаривались — что делать? Ведь раненый зверь очень опасен. Следы крови на пути, где он бежал, капитан с берёзы видел. Другие охотники должны приехать только вечером, после работы.

Порешили пойти в лес. Перезарядили оружие и стали медленно продвигаться по следу. Метрах в 10 от опушки леса обнаружили, — медведь лежал ничком и не двигался.

Капитан подал знак мне, чтобы я сделал выстрел. Я был в более удобном положении, — мы выдвигались метрах в десяти друг от друга и я вышел прямо на медведя, сзади и немного сбоку.

Мне стало не нравится всё это — он лежал большой и красивый. Стрелять в живое, как-то это мне казалось чем-то неестественным. Мне хотелось подойти к нему и помочь — он попал головой в раздвоенное дерево — осина, разделившаяся на два дерева около земли. Земля под лапами была разодрана — большие, глубокие 4 ямы (и это в лесу, где сплошные корневища) — он пытался продолжать бежать.

Во мне шла дикая борьба, но ведь это неизбежность, судя по всему, он был сильно ранен.

Я выстрелил в шею, дёрнулся он от выстрела, но двигаться перестал. Мне было не по себе, и я зарёкся — не ходить больше на такие серьёзные охоты. Зачем всё это? Что мы были голодны? Чего-то не хватало нам? В то время жить стало лучше и, естественно, никакой необходимости не было в этом убийстве. Эмоции? Инстинкт австралопитека, питекантропа?

Больше на охоту я не ходил.

Н.А. Рябев (1948-2015), выпускник физического факультета МГУ 1972 г.

Прим. Главного редактора: Николай Александрович Рябев обещал написать о работе на полигонах Новой Земли и Семипалатинска. Не успел…