Война


К 70-ти летию начала
Великой Отечественной войны

Отца арестовали 7 августа 1937 г., за четыре месяца до моего рождения, и репрессировали 16 ноября 1937 г. заседанием тройки УНКВД Смоленской области (без квалификации) к 10 годам лишения свободы. Его сослали на лесозаготовки на реку Сосьва в Ивдельский район Свердловской обл. В январе 1946 г. отца реабилитировали со снятием судимости и восстановлением в правах гражданина СССР за неимением доказательств виновности.
В конце июля 1941 г. фронт подошел к г. Ельне, что в 30 км. от нашей деревни. Была слышна канонада. Летали самолеты. Был такой случай. Летел наш самолет «кукурузник». Немецкий истребитель стал его преследовать. Тогда кукурузник подлетел к нашей сельской церкви и стал летать вокруг нее на очень малой высоте. Немец, как ни старался, не смог сбить наш самолет. Так и улетел, оставив наш самолет в покое.
Пошли войска к фронту колоннами, строем, повзводно. Тащили пушки, минометы. Потом шли обратно, искали молока, некоторые бросали винтовки. Мой старший брат Иван, которому было уже 15 лет, и его сверстники собирали винтовки и относили их в сельсовет. Потом стали гнать колхозный скот на восток, из нашей деревни в Мордовию.
Немцы вошли в нашу деревню 5 октября 1941 г. и стали «охотиться» за живностью. Мать увидела, что у деда немцы вытаскивают корову из хлева, побежала предупредить его. Вбежала. Видит, что немцы угощают деда шнапсом. Заругалась: «Черт старый, у тебя корову забирают, а ты с ними водку пьешь». Пошел шум. Офицер говорит: «Шнапс пил? Пил. Корова наша». Мать говорит: «Я вам яиц лучше принесу, а вы деду с бабкой корову оставьте». Переводчик перевел, начали говорить. Мать побежала за яйцами. Прибегает, а там с судника фриц уже вытащил ящик с яйцами и уносит его. Она ухватилась за ящик и тащит к себе. Он к себе. Таскали, таскали ящик, и яйца побили. Мать крепко выругалась. Фриц стал вытаскивать пистолет из кобуры. А Иван, стоявший у двери, ухватился за топор. Он подбежал к Ивану и ударил так, что Иван как мяч полетел под порог. Фриц уже поднимал пистолет, чтобы пристрелить Ивана, как вошел офицер от деда и заорал на фрица. Воспользовавшись паузой, Иван подхватился и сбежал. Мать сказала офицеру: «Я хотела вам яйца отдать, а он вот побил их». На этом инцидент закончился. А корову у деда забрали.
Иван перепугался и возвратился к хате, когда уже стало темнеть. Наружная дверь была закрыта, и он прошел к задней двери. В это время из кустов смородины поднялся красноармеец в форме и попросил: «Спрячь меня». Иван открыл дверь в сенцы, подставил лестницу и сказал: «Лезь на потолок». Красноармеец был с винтовкой, без погон, но на гимнастерке были видны следы от трех кубиков. Мы его кормили. На следующий день он попросил найти для него гражданскую одежду. Но в деревне жили так бедно, что найти что-либо было не возможно. Пробыл он у нас дня три. Иван рассказывал ему о расположениях немцев и о наиболее безопасных путях ухода к своим войскам. Вечером ему дали ковригу хлеба, сухарей, кусок сала и ночью он ушел. В Воронеже у него была жена и сын.
Немцы подвесили аэростат, с гондолы которого вели наблюдения и сообщали по телефону в штаб. Ловили красноармейцев, собирали их в сарай, потом угоняли в лагеря. Местных коммунистов ловили и расстреливали для устрашения жителей.
Через деревню проходили под конвоем отряды пленных красноармейцев. Немцы их не кормили. Завидев приближающихся пленных, жители клали на дорогу продукты, хлеб, яйца, картошку. Красноармейцы поднимали и утоляли голод. Однажды одна картошка откатилась в кювет. Красноармеец шагнул за ней в кювет, поднял, и уже вставал в строй, как немец выстрелил, и красноармеец упал как сноп в кювет. Когда колонна прошла, жители подбежали к красноармейцу. Он был жив. Его затащили в хату, раздели. Пуля пробила ему грудь. Спереди под соском была дырочка, как проколотая шилом, а сзади вся лопатка была развернута. Стали лечить всей деревней. У кого были тополиные и березовые почки, настоянные на водке, у кого был алоэ. Лечение шло трудно. Вскоре рана загноилась. Тогда стали прикладывать внутреннее сало, которое отсасывало гной. Лечение продолжалось около трех месяцев. Красноармеец выздоровел, попросил хлеба и ушел к партизанам.
В конце октября немцы ушли под Москву, а у нас оставили отряд для охраны их подбитого самолета. В отряде были три чеха и два поляка. Они имели телефонную связь с райцентром и сообщали жителям, когда через нашу деревню могли проезжать немцы, чтобы мы прятали продукты и живность в подворьях. Так продолжалось до отступления немцев от Москвы. В феврале 1942 г. немцы снова вошли к нам в деревню и вели эпизодические бои с партизанами.
После завершения Сталинградской битвы в феврале 1943 г. немцы начали строить спрямленную линию обороны для отвода войск с Ржевско-Вяземского выступа. Она проходила в 7 км от нашей деревни. Для размещения войск им требовались свободные жилые помещения. Поэтому они решили угнать на запад всех жителей из 20 километровой зоны новой линии обороны. 8 марта к нам в хату зашел немецкий офицер в сопровождении солдата, переводчика и старосты. Нам объявили об эвакуации, сбор через 30 минут, не вздумайте бежать — деревня оцеплена. Согнали нас в колонну, детей посадили на повозки, и под конвоем погнали по большаку на запад. Гнали через разные деревни, размещали на ночь в пустых сараях и амбарах. Утром снова собирали в колонны и гнали дальше. Дней через шесть колонну пригнали в Рославль. Поместили в длинные конюшни, обнесенные колючей проволокой. Это был концентрационный лагерь № 130* для советских военнопленных и мирных граждан, находившемся на западной окраине города Рославля вдоль Варшавского шоссе. Спали мы на соломе. Кормили какой-то похлебкой. Охраняли нас немцы с собаками. Взрослых выгоняли на разные работы, Копали окопы, чистили и ремонтировали дороги. Были мы там месяца два. В начале мая нас погрузили на машины и отвезли в деревню Ивановка. Там нас поселили в амбар. Рядом был лагерь военнопленных. Взрослых гоняли под надзором немцев на работы.

Русские беженцы, 1941 г.

Примерно в конце сентября 1943 г. нас погнали далее на запад. Однажды, когда нас разместили в сарае на ночлег, мы вместе с несколькими другими семьями сбежали ночью в лес и после некоторых скитаний пришли на торфяное клюквенное болото, где укрывалось местное население. Место было очень глухое и труднодоступное. Все радовались освобождению из плена.
Однажды после продолжительной дождливой погоды выдался солнечный день. Все развесили одежду и белье по окружающим карликовым соснам и березкам. Я с двумя братьями и дядей сидели у костра и пекли картошку. Вдруг раздался взрыв, и мы очнулись оконтуженные и засыпанные торфом. Стали отряхиваться, осматриваться, отходить от шока. На месте костра зияла черная воронка. К счастью, никого не ранило, а контузия быстро прошла. Оказалось, что нас бомбили наши самолеты ПО-2, которые заметили развешенную одежду и белье и приняли беженцев за немцев. Как объясняли специалисты, мы отделались легким испугом лишь потому, что бомбочка была небольшая, торф мягким, взрыв произошел на большой глубине, и осколки не смогли вылететь на поверхность.

 

В освобожденной деревне. 1943 г.


Когда самолеты возвращались на свой аэродром, немцы подбили один из них. Летчик выпрыгнул с парашютом и приземлился на наше болото. Немцы с собаками стали искать парашютиста, и нашли лагерь беженцев. На следующий день нас всех выгнали с болота и погнали на запад в сторону города Кричева. Через несколько дней скитаний, после очередного ночлега на территории уже Белоруссии, мы оказались у своих. Наступающие части Красной армии обогнали нашу колонну и немцы, охранявшие нас, бесследно исчезли.
Оказавшись на свободе, все стали двигаться к своим родным местам. Мы возвратились в деревню в конце октября 1943 года. Наша хата не сгорела, но в ней не было, ни пола, ни потолка, ни двери. Мать с Иваном разрывали окопы, блиндажи и собирали доски. Кое-как собрали пол, потом забрали потолок. Приладили дверь. Накосили сухой осоки и натаскали ее на потолок. Стены тоже обложили осокой, чтобы тепло не выходило через щели. Перезимовали наступившую холодную зиму 1943/44 года. Весной пахали огороды без лошадей. Собирались по нескольку человек и таскали плуг.

Все поля и леса были усеяны оставленными от боев снарядами, минами, патронами, порохом. Подростков и детей тянуло как магнитом к этим смертельным «игрушкам». Началась трагичная пора ранений и гибели подростков и детей из-за их шалостей с боеприпасами. Мне уже было шесть лет. Я тоже разряжал противопехотные мины. Они были как литровая консервная банка. Внутри засыпался тол вперемешку с блестящими железными шариками и сеченкой, нарезанной из толстой проволоки. Мы снимали крышку, высыпали содержимое банки и забирали 360 шариков и сеченок. Они служили нам «пулями» при стрельбе из рогаток.
Были и более опасные шалости. Так, мы выкручивали пластмассовые головки из маленьких минометных мин и извлекали детонаторы. Из артиллеристских снарядов извлекали головку и из гильз доставали трубчатый порох, имевший форму очень длинных карандашей. Мы втыкали в землю детонатор, выкладывали к нему два, три карандаша пороха, зажигали, отбегали на безопасное расстояние, и наблюдали. Через пару минут огонь подходил к детонатору, и он взрывался.
В один из погожих дней осени 1944 года я пытался открутить пластмассовую головку с маленькой минометной мины. Головка не откручивалась. Я постучал, чтобы она расшаталась. Снова не откручивается. Стал стучать сильнее. Раздался взрыв. Мне опалило лицо. Горела шапка. Мои сверстники, которые были со мной на складе боеприпасов, испугались и убежали домой. Я потушил шапку и тоже пошел домой. Боли не чувствовалось. Бог пощадил меня. Была рваная рана на руке, которой я держал мину, и две легкие раны на ноге. Матери пришлось возить меня на перевязки в Спас Деменскую районную больницу всю зиму 1944/45 года. Сейчас, вспоминая этот случай, я больше всего сожалею, о тех переживаниях и заботах о моем лечении, которые я причинил своей матери.

Сидоренков Н.С., выпускник
аспирантуры ГАИШ 1966 г.


* Прим. Гл. Редактора. Воспоминание девочки о подобном лагере можно найти на сайте Гоблина-Пучкова. Слабонервным и обладающим образным восприятием читать не рекомендуется.

Назад